Несмотря на то, что стояла середина февраля, денёк выдался на редкость тёплым, солнечным. В воздухе плясала свобода — прозрачная, невесомая, нежно гладящая по щекам прохладным ветерком. Деревья стояли голые, но уже готовые к пробуждению, как будто досыпали «последние пять минут». Люди как всегда спешили куда-то, согреваемые уютными лучиками солнца. Все в душе были рады этому странному наваждению, прозрачности, кристальности воздуха. Всё вокруг предвкушало веселье. Антон тоже предвкушал.
Он уже совсем большой мальчик. Но даже несмотря на свой солидный возраст, дотянуться на третий стеллаж с конфетами ему удавалось с трудом. Уже вдоволь насмотревшись на то, что хочется, а нельзя, Антоша приподнялся на цыпочки. Да так сильно было его рвение, что он потерял равновесие и чуть не шлёпнулся. Красиво.
Сладкие сокровища лежали буквально перед его носом, манили. На их обёртках в задорном вальсе кружились блики с солнечными зайчиками. Счастье так близко, но так далеко. Во рту не кстати возник вкус последней шоколадной конфеты, которую он ел. Он даже не помнил, когда это было, но вкус остался в памяти, как будто зарубки на деревьях. Рот предательски наполнился слюной. Любопытство пихало в спину – ну же, давай, что там? Антон снова привстал на цыпочки, потянулся ручонкой на третью полку с конфетами. Первая полка была так близко, что протяни руку – и вот: сокровища уже твои. Антон рассмотрел уже все фантики и прочитал все названия (ну, на сколько он мог читать, на столько и прочитал). Вторая полка была на уровне глаз, вот тут было интереснее, ведь приходилось вставать на носочки и подтягиваться на маленьких слабых ладошках с худыми пальчиками, чтобы рассмотреть все обёрточки поближе. Прочитать там удалось только «Мишка на с…» и «Ал…нка».
А что касается третьей полки? Полный полёт фантазии. Руки сами тянулись, растопыривая маленькие (слишком маленькие для того, чтобы дотянуться) пальцы. Антон даже прикрыл один глаз и вытащил язык от напряжения. Всё тело вытянулось, как пружина. У него сегодня день рождения, он точно вырос и точно дотянется!
Ручка нащупала деревянный поддон третей полки. Ещё немного, и вот он зацепился за край лотка с заветными конфетами! Мальчик почти повис на витрине. Подушечками пальцев он нащупал остренький уголок фантика. Вот оно! Пытался ухватиться за краешек ноготками, тянулся и тянулся, как тянется одуванчик сквозь щели в асфальте. Его маленькое неуклюжее тельце качнулось, потянулось назад на центр тяжести – задние карманы, набитые камнями. Не удержал равновесие.
Рука беззвучно скользнула по краю полки и безвольно повисла вниз, но Антону казалось, что он наделал столько шума, что наказания ему не избежать. Мальчик больше напоминал неваляшку, когда пытался снова настроиться на прямохождение. Так, ноги прямо, спину прямо, голову вверх… Он даже не сразу понял, что в его руке поблёскивала конфета. Достал! Антон застыл в удивлении: на обёртке была нарисована белка, почти как живая. Он видел белок только на картинках, но мама обещала когда-нибудь сходить с ним в парк, показать лесных грызунов живьём, во всей своей красе. Белочка приветливо сверкнула глазками Антону. И тут он заметил, что она протягивает ему огромный лесной орех – размером с её голову! Антон хотел было стянуть обёртку, жадно впиться всеми зубами, что выросли, в мягкий шоколадный батончик со вкусом ореха. Но малышу было очень хорошо известно, что в магазине ничего брать, и уж тем более открывать, нельзя – строго запрещено и обжалованию не подлежит! Никаких возражений, а за нарушения условия – неминуемое наказание.
Стало немножко грустно. Ну ничего, Антон сейчас покажет конфету маме, Белочка ей очень понравится, и тогда они наверное её купят. Если маме наконец-то «пришла деньга от работы». Детской наивности не было предела.
Повертев русой головкой по сторонам, малыш на всех парах двинулся в сторону матери. Невысокая тощая женщина стояла в соседнем отделе, выбирала сосиски. Первые не подходят – им цены не сложишь. Вторые – не состав, а бумага! А стоят дороже первых. Третьи – вроде ничего, но цена всё ещё высока. Хотя в её положении цена на всё высока. Сейчас купит сосисок, хлеба, одну бутылку газировки… И будет очень хорошо, если у неё ещё останутся деньги. Сквозь пелену раздумий и бухгалтерских подсчётов в её сознание ворвалось требовательное «мама, смотри!». Женщина медленно, с долей агрессии повернула голову. Глаза её были прикрыты, губы поджаты, брови чуть сведены вместе.
— Мама, смотри, что у меня есть! – хитро произнёс малыш. Антоша раскрыл ладошки, в которых, как на подушках (так себе подушки, на самом деле), лежала крупная шоколадная конфета.
— Положи, откуда взял, – ответ был тихим, спокойным, как будто никакого раздражения в области груди и не было.
— Мама, она красивая очень. Тут Белочка. Смотри, какие у неё глазки, и ротик, и носик есть…- мальчик тыкал длинными грязными ноготочками по составляющим частям лесного грызуна.
Перед тем, как назвать очередную часть тела, он долго думал, отчаянно вспоминая, как именно она называется. А если вдруг он ошибётся? Мама сильно ругается, когда Антон делает что-то не так. Поэтому мальчик если не знал, как называются кисточки на ушах у белочки, он просто их не называл. Страх допустить ошибку отступил, когда мальчик поднял глаза на мать. Её взгляд был направлен на сосиски. Не на Антона. Она не смотрит.
— Мама, а мы сегодня будем есть те вкусные сосиски, да? Ты же говорила, что мы будем день рождения отмечать, да? – с наивным любопытством уточнял мальчик. Он даже руки за спиной сложил, связал их в прочный узел, а сам выгнулся на встречу то ли матери, то ли сосисок.
— Да, наверное. Положи конфету на место, – отчеканила женщина, протягивая потрескавшиеся руки в сторону очередной пачки мясных изделий.
— Ну мам, ты посмотри, какая она красивая! Мам! Ты не смотришь!
— Ты опять не слушаешься? Сколько тебе можно повторять, чтоб ты себя вёл нормально на людях, а? – сдержать огонь злости не удалось. Она зыркнула на сына, да так, что тот съёжился, и скрестил теперь ещё и ноги, пошатывался из стороны в сторону, боясь встретиться взглядом с матерью.
Женщина осеклась, встряхнула редкими светлыми волосами, снова перевела взгляд с сына на не поддающиеся бухгалтерскому учёту сосиски. Она не может себя так вести. Она Мать. А он – её Сын. Эта маленькая обуза, помеха, шум, бессонные ночи и одиночество – это её ответственность по имени Антон. А раз уж она ответственна, значит, должна вести себя подобающе. Хотя бы при людях. Она уже поймала на себе неодобрительный взгляд какой-то дряхлой бабки, стоящей возле стеллажа с молочными продуктами.
— Мам, я слушаюсь… Просто у меня сегодня же день рождения. Ты обещала купить мне конфеток или тортик-ёжик, или… — мальчик продолжил копошиться в своих мечтах, в своих детских несбывчивых надеждах на новые крутые игрушки, на огромный торт с разноцветными свечками, на целую толпу ребятни. И всё продолжал торговаться с матерью. Он мечтательно пробежался взглядом по всему магазину, и вдруг понял, что скупил бы всё-всё здесь! И все конфеты, особенно с Белками и Мишками, все торты, шоколадки и чипсы. А ещё он бы купил чёрную банку с длинным горлышком и коричневой пробкой – специально для мамы. Антон очень маму любит, так что будь у него «сто тысяч денег», он бы купил маме папу и целый пляж, чтобы мама лежала, и её никто не трогал. Когда Антон вырастет, он так и сделает.
— Ты на место конфету положил?
— Мам, а когда тебе деньги от работы придут? – ответом на вопрос женщины стал встречный вопрос. Её шаткое терпение дало большую трещину, да такую, что вот-вот грозился обвалиться потолок её вымышленной комнаты. Стены бы потрескались и распались по кирпичикам, а окна вылетели бы с оглушительным треском.
— Антон! – вскрикнула она. – Я сказала, у нас нет денег! Отнеси на место, бегом! – последнюю фразу она чуть ли не прорычала, наклонившись чуть ниже к лицу малыша. Тот замер, округлёнными глазами смотрел на мать. В его детском взгляде мелькнуло что-то понимающее, но что-то до смерти обиженное. Нижняя губа задрожала, но заплакать себе он не позволит. Он же мужчина! Мама будет ругаться, если Антоша заплачет, как размазня.
— А если бы деньги были, ты бы купила? – тихо пролепетал мальчик, боясь, что женщина учует в его голосе дрожь.
— Да, – соврала она. Антон молча развернулся и потопал по направлению к «домику, где живёт конфета».
Она бы не купила. Из вредности. Даже если б были деньги. Она просто не могла видеть, как он радуется. От его улыбки выворачивало. «Ты, значит, ходячая проблема, высосал из меня всю жизнь, и ещё смеёшься? Ну давай, гадёныш, улыбайся. Твоя улыбка очаровывает всех мерзких бабок на скамейках. Ты такой добрый и ласковый, такой нежный и мягкий, так и охота тебя придушить».
Не смотря сыну в след, женщина нырнула в следующие ряды, прошла мимо специй, хлебобулочных изделий, прошлась прямо до самого конца магазина и застыла у полок с йогуртами, пироженными и тортами. От полок веяло холодом, и даже в такой тёплый день, в тёплом скатавшемся свитере, хорошо можно было почувствовать мурашки, продирающие до костей.
Итак, торт. Она бегло оглядела полки, потом более тщательно, заостряя внимание на каждой упаковке и каждом названии. Показалось, что она нашла то, что ищет, но рука вытянула обычное шоколадное пироженое. Проваленную попытку сопроводило недовольное цоканье языком. Она уже начинает злиться. Пришлось даже наклоняться и высматривать цель на нижних полках. Спина неприятно заныла в районе поясницы – сорвала спину во время беременности. Беременность то прошла, уже как пять лет назад, а боль теперь с ней навсегда. Женщина жадно вцепилась взглядом в тортики, стоящие в тени, за передним рядом. Вроде бы нашла!
— Так... а ну иди сюда, — протянуть руку к находке было сложно: в одной руке корзинка с продуктами, в другой куртка. Извернувшись, ей всё же удалось захватить в свой плен шоколадного ежа. Это было пироженое-картошка в форме ежа размером с ладонь, с двумя шоколадными глазками-пуговками и кремовыми иголками вкусного цвета. Она сразу решила: беру. Но взгляд невольно упал на ценник, а нутро боялась разочароваться в цене. Однако, удача сегодня шла по пятам: удалось купить свежий хлеб, выбрала недорогие сосиски, торт-пироженое продаётся со скидкой в половину цены, и сын почти не бесит. Она лишь убедилась: точно беру. «Антону понравится, он давно просил купить Ёжика» — думала женщина. И она, как мать, должна сделать хотя бы такой маленький незначительный подарок. «Он будет рад, будет снова улыбаться и уплетать шоколадный десерт за обе щёки. А потом скорее всего будет делиться со мной: накалывать огромный кусок, такой, что невозможно в рот запихнуть, и тянуть мне, мол, мама, кушай скорее!». Она его делиться не учила. Она никогда с ним не делилась: ни любовью, ни вниманием. Но сегодня-то она точно выполнит свой родительский долг. «И он снова будет бегать довольный, счастливый, сверкать, как бенгальский огонёк…»
— …гадёныш.
В магазине людей почти не было, поэтому и ожидать обслуживания кассира пришлось бы не долго. Впереди стояла только молодая пара, покупающая что-то вроде энергетика и бутылки воды, и ещё какая-то женщина с небольшой корзинкой продуктов.
— Не забыла ли?.. – пробубнила под нос женщина с корзинкой. Повисшая в воздухе оборванная фраза, взявшаяся из неоткуда, нашла отклик: горе-мать подумала, а она-то ничего не забыла? «Так, сосиски, хлеб, торт...» — мысленная бухгалтерия вновь взялась за подсчёты, сверила список покупок с товарами в красной пластиковой корзинке с отколоченным пластмассовым краем. Тут она вздрогнула всем телом — по нему будто ток электрический пустили. Завертела головой в разные стороны, выглядывала из-за стоящих на кассе людей и прилавков: где Антон? Сердце скрутило и смяло, как дрожжевое тесто — оно было мягким и податливым.
— Антон, — почти шёпотом произнесла женщина, — Антон! — зов матери повторился снова, но уже громче. По прежнему он был слишком слабым, но лишь для того, чтобы стоящие вокруг люди не подумали чего… Но они обернулись: молодая пара уже отходила от кассы, а женщина впереди выкладывала продукты. Мальчика видно не было.
— Женщина, извините, Вам плохо? – озабоченно поинтересовалась стоящая впереди особа. Она удивлённо выпучила глаза и как-то небезопасно приблизилась. Приподняла ладонь, будто хотела коснуться побледневшей потной руки, вцепившейся до побелевших костяшек в ручку корзинки. «А вдруг не коснуться? А вдруг чего хуже?»
— Нет, нормально, — выпалила, как отрезала. И разговор стих, умолк, утонул в крупных каплях пота, появившихся то ли от жары, то ли от страха. Одеревенелые пальцы поправили колючий ворот свитера. В голове неслись мысли: воспоминания, страхи, предчувствия – и все вперемешку, кучей.
Вот перед глазами встал маленький Антон в светло-голубой пелёнке, такой маленький и смешной. А вот уже Антон идёт по направлению к какой-то тёмной незнакомой машине с номерами, что не разобрать, что не отыскать потом никогда. Вот его первых поход в детский сад, когда он плакал, сильной цепляясь за юбку. А вот он уже лежит на металлическом холодном столе, перепачканный кровью. Лежит связанный, в сознании, а к его маленькому милому лицу подкрадывается разрезающая безысходность. Потом мысли полетели, как реактивный самолёт – за них даже нельзя было зацепиться, только неясные образы, тревожащие и раздирающие изнутри. Сквозь пальцы – песок. Глаза намокли, метались по магазину и входной двери.
— Женщина, Вам пробивать? – эта фраза, сказанная с львиной долей наглости, вырвала из лап оцепенения и ужаса. «Да-да-да, сейчас я выложу…» — прокрутилось в голове, хотя казалось, что слова звучали вслух. Много чего казалось в этот момент. Внутренняя бухгалтерия уже считала затраты на похоронную процессию. Она ненавидела свой внутренний цинизм сейчас. Слёзы неприятно обожгли щёки, продукты дрожащими руками перетаскивались на кассу. «И пачку сигарет» — снова пронеслось в голове, но вслух окаменевшие губы не сказали, застыли, приоткрывшись. «Дайте сигарет».
— Картой, наличными?
Ответом стала минутная пауза.
— Женщина, картой или наличными оплачивать будете?! – в продавщице кроме наглости теперь проскакивали нотки агрессии и чего-то едкого, колхозного, как скисшее молоко. Любой бы человек, заслышав этот звук, сморщился бы.
— Дайте ещё сигарет, пожалуйста. Мне есть восемнадцать, сейчас, паспорт…
— Женщина, я вижу, что Вам явно за восемнадцать! – это должно было быть шуткой, по всей видимости, потому что продавщица улыбнулась. Её дешёвая помада потрескалась на губах, скаталась в уголках рта. Ответом на это послужила лишь ухмылка, больше похожая на оскал.
Покупки обошлись не так дорого, как казалось до похода в магазин. Теперь, если экономить, то денег хватит где-то на пару недель. Пакет устроился в руке: тут же впился полиэтиленовыми ручками в потрескавшуюся кожу, но эти его проделки остались без внимания.
В голове сейчас был только сын. Антон.
Мальчик пяти лет, пропал в день рождения, утром, был в… Она уже фактически видела фотографии своего сына, развешенными по городу. Лучше б развесили её, по кусочкам или целиком. Сначала в одном месте повесят, потом в другом.
Но не сына.
Не маленький лучик. Не единственный смысл. Ноги сами, еле волочась, принесли к входной двери: она разъехалась в стороны, позволяя не тратить силы, которых сейчас уже не осталось. И тут ухо кольнул знакомый звук, тихий и лёгкий, как крем на торте-еже. Это был голос сына. Женщина оглянулась, застыла. Мальчик пяти лет, стоит возле какой-то бабки, утром, одет в… Зовут Антон.
— Антон! – ребёнок не прореагировал, видимо, не слышал. Он стоял с пожилой особой, да рожа её больно была знакома. Вроде эта та бабка, которая неодобрительно косилась на мать с ребёнком возле отдела с сосисками. «Нехер нос всовывать в воспитательные процессы!» В руках сгорбленная старушка держала небольшой прозрачный пакетик. Кажется, материнский инстинкт взял вверх, и мать потянуло к сыну: тело окрепло, ноги зашагали бойко и уверенно, руки налились силой. В пакете у старушки были конфеты, какие-то дешёвые, красного цвета с жёлтым ободком, грамм триста, не больше. Так весит взрослая крыса. Да и сама старуха была похожа на крысу: сгорбленная, с жёлтыми зубами. Морщинистые руки, дрожа, развязали шуршащий на ветру пакетик, выудили одну конфету и сунули мальчику в ладошки. Тот с радостными воплями принял сладкое подношение.
— Спасибо! – только и успел проговорить малыш, и развёрнутая конфета тут же оказалась в его изголодавшимся по сладкому рту. Он заулыбался.
— Ах ты, гадёныш… — прошипела мать, как змея, высовывая свой длинный язык и неся скорую погибель от смертельного яда. Материнская всеобъемлющая любовь в момент обернулась желанием жестоко наказать. «Меня чуть Кондрат не хватил, а он здесь…» — понять причину свой злости было тяжело. То ли это последствия пережитого страха, то ли ревность, то ли обыденная её ненависть к своему ребёнку. К своему продолжению.
— Антон! – злобно крикнула женщина, да так, что теперь все точно услышали, и не волновало, что окружающие подумают. Малыш обернулся на крик, на его лице застыло странное выражение: смесь удивления и непонимания. Он, как ошпаренный рванул навстречу матери. Только он открыл слипшийся от сладости рот, только начал что-то было лепетать про добрую бабушку, которая его пожалела, его грубо оборвали. Женщина сильно, больно схватила его за руку, дёрнула на себя, да так, что малыш чуть не упал, залилась криком. Шлёпнула по мягкому заду с камешками в кармашках, стукнула по голове, по рукам, по губам. Неоформленная злость разливалась теперь по телу ребёнка красными пятнами.
— Что б такого больше не было, ты меня понял? Понял, я спрашиваю?! Не мямли, говори нормально! И не ной, мужик, блин, растёт… — она даже не заметила, как выронила пакет и куртку, как трясла в руках маленькое тельце, скованное ужасом. Антон плакал. Слёзы катились градом, сопли раздувались пузырями, а шоколадные слюни от непроглоченной вовремя конфеты покрыли весь подбородок. В глаза снова бросился недовольный взгляд бабки с кульком конфет. «Карга старая, провалилась бы ты с этими конфетами!»
Мать остановилась, присела на одно колено, взглянуло в лицо плачущему сыну. Что-то ёкнуло. Отпустило. Потом достала носовой платок из упавшей куртки, стала тщательно вытирать мокрое от истерики личико. Все чёрные машины и хирургические столы испарились из сознания, точно так же, как и змеиный яд. Она нежно водила по подбородку малыша, вытирая стекающие жидкости, а он плакал и не мог успокоиться – испугался, не понял, что случилось. Вроде только что мир был к нему добрым и светлым, только что во рту была вкусная конфета, а сейчас всё тело горит то ли от ударов матери, то ли от страха. Малыш почувствовал мамины руки, оплетающие его маленькую спинку.
— Всё, Антон, тише. Успокойся. Ты мальчик, ты уже взрослый и сильный, не позорься, — она нежно убрала прилипшие ко лбу волосы на бок. Антон хотел услышать не это, но почему-то в объятиях матери быстро утих, — Высморкаешься, и пойдём домой. Мне ещё готовить, — пробубнила женщина куда-то в плечо ребёнку, прижимая его к себе. Чуть не плача. — Я тебе, кстати, Ёжика купила.
— Ёжика? – переспросил малыш, как будто не веря. — Спасибо, — он крепко обнял мать за шею, довольно засопел густо набитым носом.
«Ух, ну и гадёныш».
Какой-то особой предпраздничной суеты в доме не чувствовалось. Обычный ужин, чуть более приличный, чем всегда. Пока женщина занималась готовкой, мальчик сидел на полу кухни и катал медведя на машинке. Все были заняты своим привычным делом: мать злилась, а ребёнок просто радовался жизни. Кухня пыхтела — тёплая и влажная, в воздухе над плитой взвивались клубы пара. Нарезая очередной огурец, женщина поймала себя на мысли, что спину ей сгибать уже тяжело, больно, а ещё даже не вечер. Старость и болезни подкрадывались всё ближе. К ней даже в магазине сегодня обращались как «женщина», а ей всего двадцать четыре. Измученное лицо скривилось. Она чётко представила, как её лоб делит плотно въевшаяся продольная линия, а от ноздрей тянутся к уголкам губ менее выраженные бороздки. Лицо пожившей женщины, а не молодой девушки. Лицо несчастного, больного человека. И даже при всём её несчастье и труде, помощи ждать неоткуда. Никого у неё нет, только обуза, из-за которой нужны силы вставать по утрам. Женщина сильно потёрла лоб тыльной стороной руки, то ли вытирая выступивший от пара пот, то ли отчаянно стремясь стереть морщины.
Праздничный стол был накрыт. Две плоские белые тарелки с исцарапанным рисунком цветочков, стояли по оба конца стола, обрамлённые столовыми приборами и белыми тонкими, почти просвечивающимися, салфетками. В большом синем кухонном тазике сочно переливался летний салат: огурцов там было мало, меньше даже, чем помидоров, зато зелени было покрошено добрых два пучка. Сосиски вместе с пюре томно дымились в середине стола. Ржаной хлеб был нарезан мелкими кусочками, размером с ладонь Антона.
Антон уже прилично проголодался, и вид горячих сосисок, по которым стекали капельки мясного сока, не мог не пробуждать аппетит. Он положил голову на стол, на один уровень вместе с ладонями. Ждал, пока мама закончит приготовления. Женщина вошла в комнату с холодной бутылкой газировки. Крышечка легко поддалась, провернулась, и газированная жидкость издала соблазнительное шипение.
— Ой, с лимоном. Это лимонад, да, мам? – начал тут же подтверждать Антон.
— Да. Достань стаканы.
Антон спрыгнул с высокого для него стула, подлетел к кухонному шкафу, выудил две разноцветные кружки. Бегом, чтобы побыстрее преступить к трапезе, именинник подбежал к столу и протянул ёмкости матери.
— Это не стаканы. Это кружки. Стаканы прозрачные.
Повисла неловкая тишина. Антон непонимающие глядел на мать, продолжая протягивать ей в руках две кружки: одну с цветочком, а другую с машинкой. Мать, в свою очередь, так же смотрела на него, держа в руках холодную бутылку.
— Ты никогда разницу не запомнишь, да? – язвительно проговорила женщина. Ей пришлось самой добывать заветные стаканы.
Когда стаканы были найдены, лимонад разлит, а оба члена «семьи» сидели с вымытыми руками, мать включила детский канал на старом пузатом телевизоре, промямлила «приятного аппетита» и приступила к еде. Счастью Антона же не было предела: мало того, что тут целый пир горой, так ещё и можно смотреть телевизор во время еды! Ещё и мультики! Малыш принялся сам деловито накладывать себе водянистое горячее пюре, ловко подхватывая большую тяжёлую тарелку: он уже большой, он привык сам за собой следить. Он даже забыл пожелать ответного «бон аппети».
Сосиски улетели быстро. Их и было то немного, всего восемь штук, но женщина не ожидала, что мясные запасы кончатся уже вечером, а на завтра ничего не останется. Добрая половина пюре тоже была съедена и сейчас лениво расползлась по стенкам посуды, остывала. Мальчик откинулся на спинку стула и шумно выдохнул.
— Ух, вот это я наелся! Сейчас лопну, прям как шарик.
— Десерт не будешь? – отрываясь от трапезы, спросила женщина.
— Десерт?
— Торт.
— Буду! Только если я его съем, то точно лопну! – Антон заливисто засмеялся – это была шутка. Его мать смогла только выдавить усталую улыбку: незачем портить момент, пусть развлекается, пусть смеётся. Она удалилась из комнаты, а когда вошла, в её руках покоился шоколадный Ёжик, с воткнутой одной свечкой бледно-жёлтого цвета. На ней плясал торжественный огонёк, который так и рвался поздравить мальчика с его взрослением. Пока мальчик довольно попискивал от счастья, торт оказался на столе.
— С днём рождения, Антон, — мать приобняла сына за плечо одной рукой. Мальчик в ответ тоже обнял мать сильно-сильно, но в ответ она ничего не возразила.
— Спасибо! Спасибо-спасибо! Огромное, прям как космос! – почему-то женщина испытала некоторое недовольство. Почему-то ей показалось, что такой благодарности недостаточно. Как будто нужно что-то ещё, например, поцелуй в щёку. Хотя, с чего бы, если она сама никогда сына не целовала?
— Загадывай желание скорее, свечка течёт, — именинник скорчил наигранно задумчивое лицо, пробубнил что-то вроде «так-так-так» и, набрав полные лёгкие воздуха, задул одну единственную маленькую свечку. Она, наверное, потухла больше от испуга, чем от воздушного потока. Щёки малыша забавно раздулись в тот момент, он аж покраснел. Так сильно старался, видимо, чтоб желание сбылось.
Ежа Антон поедал с особым удовольствием. Сначала вилкой он аккуратно счищал кремовые иголки с тельца-картошки. Потом прокалывал мягкое тесто, разделял на большие куски, перемалывал в кашицу. Женщина упрекала его в баловстве, но Антон точно знал – чем дольше смотришь на еду, тем надольше тебе её хватит! Довольно вилять ногами и раскачиваться на стуле из стороны в сторону ему не мешали даже синяки на мягком месте. Он даже пробовал делиться с мамой: накалывал огромный кусок, такой же огромный, как его любовь, и подбегал к женщине, тыча ей в лицо вилкой. Она съела первые пару кусков, а потом отказывалась, как всегда тихо и холодно. После она ушла в комнату. На этом праздник закончен: с едой в комнату нельзя, так что маму не покормишь. Мальчик бросил вилку в сторону изувеченного недоеденного торта – аппетит ушёл вслед за мамой. Антоша плюхнулся на пол, подхватил плюшевого медведя, заглянул в чёрные глазки косолапого существа.
— Мишка, тебе, наверное, тяжело после обеда сидеть? Давай я тебя спать положу, — малыш пристроил медведя на руки, прижал к себе, начал укачивать и рассказывать сказки, которые придумывал на ходу или подсматривал в идущих по телевизору мультфильмах.
Она забеременела рано, когда ещё даже не получила профильное образование: кондитером ей было стать не судьба. Новость стала откровением и для девушки, и для её, как она считала, близких. Избранника новость не обрадовала. Женатому мужчине с детьми, как оказалось, совестно заводить девушку с ребёнком на стороне, поэтому он просто развернулся, сел в машину и уехал. Даже за аборт не заикнулся. Изменять своей жене, пока она дома возилась с четырёхлетним мальчишкой и новорождённой девочкой, ему, к слову, совестно не было. Больше он не появлялся.
«Стоило содрать с этого козла алименты» — думала она. — «Надо было всё его жене рассказать, чтоб она знала, что у неё за Казанова». Она много чего думала. Но ничего не сделала. Жалко ей было ранить женщину, потратившую на Козла годы жизни, а не семь месяцев, как в данном случае. Её жизнь бы треснула, разлетелась и растаяла. Возможно, это неверная позиция, но важно ли оно сейчас? А идиота этого она больше не видела. Вернее, не хотела видеть, потому что родители привили ей глупую гордость: ты предал меня, значит тебя больше для меня не существует, и ничего от тебя мне не надо. «Только ребёнок» — думала она, — «От тебя останется только твой ребёнок. Ничего, я справлюсь одна, а родители мне помогут».
Но родители не помогли. Честь семьи опозорена: нагуляла ребёнка вне брака, ещё и без мужика осталась. И вообще, всю жизнь непутёвая была, такой и осталась. Так молодая беременная девушка осталась с чемоданами стоять на улице у своего дома — расклеенная, рыдающая. Почему-то мысль об аборте отпала сразу. Подумала, что не хочет становится убийцей собственного ребёнка. Она не знала, как, где и на что будет его растить, но точно знала, что всё сможет, ведь у всех получается, и она не хуже! «Была бы помощь от родителей, было бы проще. Я могла бы закончить учёбу, найти нормальную работу… Тогда можно было бы не переживать по поводу денежного вопроса». В конце концов, ей хватило бы денег покупать сосиски не только по праздникам. И конфеты для Антона можно было бы покупать чаще.
Брошенный взгляд на старое пружинистое кресло, заваленное вещами, напомнил о кончающихся деньгах, о потерянной недавно работе. Так лежал её ярко-синий халат, который надевают санитарки перед тем, как вооружиться шваброй, ведром и волокнистой, волосатой тряпкой, и пойти отдать долг труднодостижимой чистоте. Денег работа приносила немного, но этого хватало, чтобы кое-как сводить концы с концами. Образования нет, новая работа тоже не находится. Куда ни глянешь – пусто. Нет, и всё. Руки опустились, искать уже не хотелось. Жизнь покидала её сознание, как покидали их семейный бюджет деньги. Они сгорали, как волос, поднесённый к огоньку шальной спички, оставляли после себя такой же едкий дым, заставляющий сердце тревожно барахтаться, а зубы бежать на полочку.
Она сидела на своём раскладном диване, немного свесив голову набок. Устала. Больная спина, не переставая, ныла. Она слышала, как за дверьми разговаривает телевизор на кухне и её сын. Её ответственность, её крест. «Я ведь здесь оказалась только из-за тебя, знаешь?» — мысленно обратилась она к мальчику, — «Если б не ты, я б получила какое-никакое образование, возможно даже нашла бы мужчину, родители бы тоже…».
В груди больно кольнуло. Сердечные осколки заёрзали на месте, подталкивая изнутри волну боли и жара. Она разрыдалась. Прижалась мокрой щекой к подушке, неприятно колющейся перьями. Ненависть легла пеленой перед глазами: как же она его ненавидит!
«Этот гадёныш! Копия своего отца! Придушила бы просто так! Я так устала от всего этого, я так устала…» Она вздрагивала тонкими плечами, вжимаясь в подушку всё сильнее и сильнее. «Так дальше продолжаться не может, эту проблему надо решать!» — мысль влетела в сознание, как бомба в открытое окно, и была готова уже рвануть, но быстрый лёгкий топот за дверью заставил её остановиться и спрятаться, отойти на второй план. Антон пробежал по коридору от кухни до ванной, мимо комнаты, в которой сейчас лежала его зарёванная, полная черни мать. Она затихла, прислушалась. Мальчик пошуршал занавеской в ванной, открыл ящик, включил воду на несколько секунд и пошёл обратно на кухню: уже медленнее, но всё так же уверенно и быстро. Она села, оглядела потрёпанную комнату, утёрла слёзы и сопли. «Будет плохо, если Антон увидит, что я рыдаю. Я должна быть примером сильного взрослого человека. Я должна… Надо переключиться на что-нибудь, иначе сейчас стошнит» — сытость в животе казалась тяжестью, норовила вот-вот выскочить и поздороваться с хозяйкой лично, а не посредством желудка.
Она легко, как кошка, вскочила на пол. Ей нужна была книга, любая. Выбирая из небольшого имеющегося арсенала, её внимание остановилось на старой книге, настолько старой, что её обложка уже напоминала фильтр с шероховатостями. Было непонятно, какого цвета она изначально была: то ли зелёного, то ли синего, с каллиграфическим бледно-золотым шрифтом. А на обратной стороне, удивительно, ещё красовалась цена в копейках, и стираться даже не планировала. Уголки пожелтели, начали сворачиваться навстречу друг к другу.
«Здравствуй, старая подруга. Выглядишь так же паршиво, как и я». Заголовок гласил, что в ближайшие несколько часов перед глазами будет разворачиваться милая романтическая история, а содержание противоречило – нет, быть драме и убийствам!
Это несоответствие женщина впервые заметила, когда дочитала книгу впервые, лет в тринадцать. Рукотворная история произвела такое впечатление на подрастающую девушку, что та старалась подражать главной героине в поведении. Многие жизненные принципы, цитаты и мысли она несла до сих пор, а взяты они были именно из этого пожелтевшего клочка бумаги. Сколько раз она её перечитывала – не сосчитать. Каждая загнутая страничка, каждая подводка карандашом, каждое пятно – от жирных рук или слёз – всё здесь напоминало о прошлом. Книга плотно легла в руки и проследовала за своей хозяйкой к заваленному вещами креслу.
— Что ж, попытаешься меня удивить? Вряд ли, конечно, у тебя выйдет. Это которая наша встреча? – женщина непринуждённо и легко разговаривала со своей давней подругой, так же легко, в общем, она сбросила ненужные теперь вещи на пол.
Ладонь мягко легла на обложку. Шершавая, пахнет бумагой и пылью, а ещё юностью, первыми любовными слезами, несбывшимися мечтами, маминой стряпней и летним солнцем. Женщина принялась читать.
Вот это вот предложение очень пригодилось, когда она писала сочинение в школе, классе в восьмом. Вот это вот имя она передала своему сыну – имя главного мужского персонажа. Героя мечтаний тринадцатилетней наивной девочки, которой живые мальчики пока ещё не интересны. А это – первое пятно в книге.
— Я так расстроилась, когда вишня с ветки шмякнулась прямо на страницу. А ведь ты тогда ещё ничего была, родители с тобой хорошо обращались, не то, что я. Везде тебя таскала. Помню, как в поход тебя брала, и как читала под одеялом с фонариком, пока весь класс спал. И как на море с тобой ездили. И в школу как тебя всё время носила.
Воспоминания обрушились с невиданной силой. Приоткрылась та дверца, ключи от которой потерялись уже давно, лет пять назад. Она со скрипом несмазанных петель отворилась, представив взору детство. Тёплое, мягкое, резвое. Его сменила юность – глупая и стремительная. А за ним – ничего. А в молодости, когда её одноклассницы держали на руках дипломы, бутылки, руки других людей, карандаши, гитары и рули – она держала Антона. Мир с новой силой ударил по макушке, как лопатой.
— А ведь действительно, если б ты не родился, я б, возможно, была счастлива, – слова, сказанные вслух, обладают гораздо большей силой, чем мысли. Огонь в крови вспыхнул тут же, как будто кто-то пустил по венам порох, а потом поджёг, — Я могла бы сейчас сидеть с каким-нибудь мужиком на курорте, или болтать с коллегами, или идти на встречу с подругами, а вместо всего этого я выбрала тебя! — фраза как-то странно щипнула за нутро.
«Я выбрала тебя».
«Я».
В коридоре снова раздался топот. Дверь в комнату распахнулась. Антон стоял в дверях с вымученным лицом, бледный, сливался с желтовато-белыми стенами комнаты.
— Мам, у меня животик болит.
Антону стало плохо. В голове всё мелькал чёртов торт по скидке. Его стошнило пару раз, а потом он лежал бледно-жёлтый, потный. Мать не отходила от кроватки малыша, следила, чтобы ему не стало хуже. Сама она тоже сидела бледно-жёлтая, но от смеси страха и брезгливости.
Через несколько часов Антону полегчало. Он уже не лежал пластом, а ползал из одного угла кровати в другой, пока мама читала ему книжки. Время было позднее. Ровный монотонный голос тихо начитывал заученные сказки из сборника, а малыш всё никак не мог уснуть — ворочался, перекладывался с игрушки на игрушку. Вертел медвежонка в руках, дёргал его за разные части, а плюшевый друг продолжал взирать на хозяина ласковыми бусинками.
— Антон, ложись и засыпай. Тебе опять станет плохо, если будешь скакать, — она глянула на мальчика колко, с раздражением, однако до сына посыл явно не дошёл.
— Мам, не станет! Я уже выздоровел, — деловито произнёс ребёнок.
Тут терпение женщины лопнуло. Откуда-то из-под рёбер вырвался звериный рык. Спокойное хладнокровие вмиг сменилось пылкой злобой, а тонкая линия поджатых губ исказилась в звериной пасти. Со всей силы она швырнула книгу на пол так, что та, бедная, ещё прокатилась по нему, помяла половину своих листочков.
Потерянная юность, несчастная жизнь, одиночество, бедность, ненужная ответственность разом накинулись на искалеченную душу. Женщина схватила сына за тонкое запястье и силой повалила на кровать, начала накидывать на него тяжёлое колючее одеяло с головой – чтоб не высовывался, чтоб лица его не видеть. Антон с перепуга расплакался, начал брыкаться, скидывать с себя одеяло и кричать. Он просил её остановится, не бить, не трогать. Но чем больше он просил, тем больше ей хотелось продолжать. Малышу второй раз за день прилетела смачная оплеуха по голове, по мокрым щекам, по протестующим ногам. Мать сама что-то кричала сыну, а что – она не понимала. Всё, что на душе было. Она даже не думала, что говорит. Ладони уже горели, руки ослабли, а чувства всё не унимались. Она упала обратно на стул. Выдохлась.
Минуты тишины, которую нарушал только лишь тихий плач под колючим пледом. Казалось, даже мир за окном остановился, притих и наблюдал. Женщина, поставив руку на подлокотник, опёрла тяжёлую голову о трясущиеся ладони. Она тихо встала, будто боясь разрушить тишину. С чего бы? Подойдя к детской книге, беспомощно распластавшейся по полу, она бережно подняла её. Принялась разравнивать листики, отряхивать, так нежно, будто это была её собственная душа. Книжка отправилась обратно на полку, дожидаться следующих беспокойных убаюкиваний. Побледневшая женщина направилась за порог комнаты. Уже закрывая за собой дверь, она услышала голос сына.
— Мамочка, прости меня! Прости меня, что я какой-то не такой, каким ты меня хотела родить. Я всё сделаю, чтобы ты меня любила. Я не хочу, чтобы ты плакала из-за меня. И чтобы била меня не хочу. Хочу, чтобы моя мама тоже была доброй, как другие мамы. Мамочка, прости меня… — она молча, стараясь как можно тише, закрыла дверь.
Она не справилась с ответственностью. В порыве ярости выплеснула на безобидного ребёнка мысли, прилипшие к её черепной коробке изнутри уже очень давно. Как она посмела? Это ужасно безответственно. По лицу пробежала одинокая мокрая дорожка. Глаза, стеклянные и блестящие, застыли, не мигая. Стоя под дверью детской, она слышала, как маленький ребёнок рассуждал наивно, по-детски. И слышала, с какой взрослой решимостью и пониманием он это говорил. И как он продолжал плакать и извиняться, даже когда дверь была закрыта. Её вновь посетили воспоминания, но не такие ясные и безмятежные. Вспомнилась её комната в родительском доме, вспомнилась мать, пощёчины.
Женщина тихо, ступая на одних носках, поспешила отойти от детской. У порога дома она схватила пачку купленных сегодня сигарет, зажигалку, влетела в свои потрёпанные сапоги и выбежала их квартиры, судорожно дёргая замок. Даже куртку не взяла.
Стоя на крыше, на самом краю, она пыталась зажечь аккуратно скрученный, спасительный табак, но попытки не приносили успеха. Февраль напоминал о том, что он всё-таки зимний месяц, и рывками трепал только-только зарождающийся огонёк, волосы, царапал открытые руки. Всё её тело клонило взад-вперёд рваными порывами, но ей было всё равно, даже стоя на краю.
Проход на крышу никогда не запирался. Не очень безопасно, но кому до этого есть дело? Она ходила сюда, когда некуда было бежать. С бутылкой вина, сигаретами или с пустыми руками, ходила просто смотреть на город. И каждый раз, всё ближе и ближе подходя к краю, приближалась к огонькам, будто они были для неё спасением. Чудом удалось подкурить сигарету. Она тяжело затянулась. Горький дым поцарапал глотку, рывком протиснулся в лёгкие. Голова легонько закружилась. С каждой затяжкой слёзы текли медленнее, нервы укладывались, из хаотичных клубков превращались вновь в стройные ряды. Только выкурив первую, пошла в ход вторая. Жёлтые, рыжие, синие огни, рассыпанные беспорядочно, как звёзды на небе, невольно пробуждали мысли и воспоминания.
Она вспомнила своих родителей. Свою мать. С раннего детства кружки — неинтересные, ненужные. Хорошие оценки, порка за четвёрки, похвальные листы, олимпиады, чувство долга. Ежовые рукавицы привели к ожидаемым результатам: мамина гордость. Только гордость всегда заканчивалась на малейших ошибках. А самой главной ошибкой было ожидание чего-то от родителей. От матери. Ни гордости, ни похвалы. Хотелось хоть раз обхватить её шею, зарыться носом в её вкусно пахнущие волосы, почувствовать на себе мамины объятия. Тогда бы и слова гордости были не нужны, ничего бы тогда не было нужно.
Но её не научили обниматься. Не научили любить. Только привили непонятное чувство гордости, правила этикета и передали вдобавок огромный камень, под названием «чувство долга», продолжающий её тянуть вниз, к первому этажу этой многоэтажки. Докуривая вторую сигарету, она позволила недавно вскочившим, как прыщ, мыслям раскрутиться, набрать вес, воспрянуть. Перед глазами встал образ её детской. Светильник с кружевным абажуром, мягкая постель, светловолосая, ещё молодая женщина с книгой в руках. Монотонный голос убаюкивал, но нельзя было уснуть. И вот, книга захлопнулась, как хотели захлопнуться и усталые глаза. Женщина встала с кресла напротив, направившись к выходу из комнаты. Но тут что-то необдуманное вырвалось, сломив образ послушной дочери. Детская наивность посмела капризничать, спрыгивая с кровати, скидывая одеяло. Этот неясный бунт можно было легко остановить. Маленькой послушной дочери всего лишь хотелось поцеловать маму на ночь, но вслух она этого по юности, сказать не решалась. Светловолосая женщина, с приятно пахнущими волосами, ровной спиной и строгим взглядом промолвила, еле открывая рот «Быстро спать». И всё. Бунт кончился. Страх, вытеснивший желание ласки и любви, заставил повиноваться, лечь под одеяло, зарыться с головой. Так делают, когда прячутся в темноте от монстра. Только не было ни монстра, ни темноты. Женщина с книгой в руках вышла за дверь, тихо закрыв ту за собой. Маленькая девочка так и осталась лежать под одеялом — зарёванная, испуганная. А ещё ей было обидно. И осознание этого факта пришло только сейчас.
Забавно, а ведь с Антоном она поступает точно так же, как когда-то в далёком прошлом, поросшим травой, её мать. Во многом их поведение схоже, если задуматься. Многие повадки и привычки перешли ей по наследству. Те привычки, про которые маленькая девочка думала «никогда не буду так делать» и «когда у меня будут дети…» Те привычки, которые пугали. Мысль, как дурная пуля, влетела в висок: они перейдут Антону. Женщина, которая зовётся его матерью, которая дала ему жизнь, медленно и неосознанно разрушает жизнь своего ребёнка, а потом будет разрушать жизнь внуков, а потом…
— Очень смешно, что я не видела этого раньше, — заговорив с самой собой, она снова затянулась. Светлые волосы трепало по ветру, а подол её домашнего платья хватали и тянули в разные стороны невидимые пальцы. Ветер обжигал, заставил приобнять себя одной свободной рукой. Антон плачет из-за неё. Сердце сжалось от мысли, что её любимый сын будет такой же потухшей спичкой, как и она сама. Таким же блеклым несчастным человеком, не умеющим ни любить, ни понимать собственного ребёнка.
— Извини, сыночка, — пробормотала она тихо. Ведь не было смысла кричать, не было смысла говорить чётко. Сын её никогда не услышит. Он уже запомнит её такой — истеричной и грубой, строгой и холодной. И сам, возможно, будет таким же с её внуками. Она думала, очень много. Мысли неслись, как паровоз: «Ты такой добрый, такой солнечный и тёплый, несмотря ни на что. Ты не заслуживаешь такой жизни. Жизни с такой матерью. Жизни со мной». Она вспомнила, как говорила, что проблемой её жизни является Антоша. «Но ведь это я решила, что ты должен жить. Я решила, что ты будешь мне важнее всех: друзей, образования, твоего отца, родителей. Я сама это решила. Отчасти, так оно и получается…»
— Это не ты проблема, сынок. Это я – проблема.
С детства родители учили её решать все проблемы самостоятельно. Вот она, самостоятельная, но слабая, приложила максимум усилий, чтобы решить главную проблему своего существования. Вся жизнь её и вся радость осталась в Антоне. Если это маленькое солнце потухнет, мир тут же померкнет. Она не сможет поддерживать его тепло, его радость, даже если захочет. Она непременно его потушит, сделает серым, безликим.
Невидимые руки начали тянуть сильнее. Холод уже не чувствовался. Пачка была выкурена, а тело пробила мелкая дрожь. Она могла бы сказать что-то напоследок сыну, прямо сейчас, в пустоту. Но какой сейчас смысл просить прощения или кричать о любви? Об этом нужно было говорить раньше. Любовь надо было дарить, безвозмездно и горячо. Возможно, если б Антон родился чуть позже, когда она была бы старше… Нет смысла думать об этом. Она развела руки в стороны, ловя сильные порывы, как птицы ловят ветер. И взлетела.
Антон держал на руках маленькую смуглую девочку с карими глазками, кудрявую, с маленьким аккуратным носиком. Куколка. На него вообще непохожая, но любимая. Ему никак не родная, но ни за что б на свете не променял он эту девчоночью улыбку на любые мирские блага. Мама девчонки сидела рядом, на старенькой лавочке с облупленной голубой краской, закинув ногу на ногу. Она наслаждалась выдавшимися минутами спокойствия и, глядя в распахнутое летнее небо, просто наслаждалась передышкой от материнства.
— Какая ж ты шустрая! Ножки, вон, коротенькие, сама вся, как бочонок, а бегаешь ты уже, как олимпийский чемпион! – восторгался Антон маленькой девочкой, которая так и норовила вывернуться из его рук и улизнуть куда-нибудь, куда глаза глядят. И не потому, что боится Антона, а просто потому что бегать, оказывается, это прикольно.
— Да ладно, выпусти её, — мягко сказала мать девочки, — Пусть по песочку побегает, ножки разомнёт. А то мы в квартире целый день сиднем сидели. Ты что, жара такая? Пусть бегает. Вадим только часам к восьми домой придёт, а одна я за ней не услежу. У меня даже сил нет встать с лавки, — женщина посмеялась, будто в её усталости и впрямь было что-то смешное.
— Как там Вадим? Как с работой? Как у вас с ним? – поинтересовался Антон.
— Ой, да пока нормально всё, без его дурацких заскоков, — женщина отмахнулась, после глубоко вздохнула и опять уставилась в небо.
— Если вдруг чего, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Не зря ведь я старший брат, — Антон положил свою увесистую сильную руку на плечо девушки, совсем на него не похожей.
— Да-да, братишка. Брателла. Браток. Кто ж меня защищать будет, если не ты? – в доле иронии с её стороны мелькнула и львиная часть правды. И действительно, их родители уже не молодые, а сами Антон с сестрой уже давно стали взрослыми, сильными, самостоятельными людьми. Ну, почти. Хотелось бы ими быть, но как и всегда, как и у всех, получается не совсем то, что хочется. Взрослые – точно такие же дети, только вынужденные разбираться с проблемами самостоятельно.
— Ты к родителям когда собираешься? – приобняв сестру за плечи, Антон тоже закинул ногу на ногу. Маленькая девочка же, бегающая из стороны в сторону перед их глазами, пыталась погладить соседскую кошку. Рыжая красавица, в свою очередь, лишь игриво увиливала от неё, сверкая тёмными глазами. Внутри Антона зародилось какое-то смутное воспоминание, которое тут же стёрлось ответом сестры.
— Да вот на выходных как раз, если Вадим опять занят не будет. Он же за рулём.
— Вот когда ты на права сдашь?… – задал риторический вопрос Антон, но тут же переключился, — Да давай вместе с мелкой поедем втроём. Если у Вадима получится, то и его с собой прихватим, а если нет, то жалко будет всю поездку отменять. Я ведь тоже давно к родителям не заезжал. Надо бы, да и соскучился я уже.
— Я тоже, — с какой-то долей грусти и ностальгии сказала женщина, сидящая рядом. Смуглая девчонка тем временем уже бегала не за рыжей кошкой, а за летящим на ветру целлофановым пакетом, — Да, давай, наверно, так и сделаем. Тогда к выходным ближе созвонимся, соберёмся и поедем, — женщина хотела было что-то ещё сказать, но увидела, как дочка лезет своими маленькими пухлыми ручками в какую-то кучу. Взволнованная мать сорвалась с места и, выкрикивая имя дочери, метнулась к своему непутёвому чаду. Антон остался сидеть на скамейке. И неясные размытые воспоминания продолжили таранить его голову.
Дочку своей сводной сестры он очень любил. Она была единственным ребёнком, к воспитанию которого он приложил руку. С самого объявления беременности и по сей день не хотелось Антону эту мелкую козявку отпускать, хотелось приютить и защитить. Точно так же, как и мать девочки.
Антон вспомнил, как его, маленького и испуганного, усыновила молодая пара. Люди эти души в нём не чаяли. Бесполезно описывать, как много они для Антона сделали, ведь половины он и сам не помнит, хотя и очень благодарен приёмным родителям. Да и не получится передать через слова, как они любили этого мальчика, и как благодаря их поддержке он смог из испуганного утёнка, ждущего потерянную мать, превратиться в статного лебедя.
Когда Антон пошёл в третий класс, его родители удочерили смуглую темноволосую девочку с красивыми карими глазами. И, непонятно как, Антон тут же пропитался к ней братской любовью. Маленькая смуглая девочка из его воспоминаний и та, что сейчас пыталась засунуть руки в непонятную кучу хлама, были очень похожи. Пугающе похожи, как две капли воды. Антон вспомнил, как со своей сводной сестрой они ловили головастиков голыми руками в канаве у дома, а потом вспомнил, как с племянницей рисовал дедушку с бабушкой. Он вспомнил, как праздновали 18-летие сестры, и тут же, будто бы воспоминания могли наслаиваться, перед глазами всплыла картинка с дня рождения племянницы. Антон смотрел на двух своих близких людей, стоящих в метрах трёх от него, и улыбался.
Вечером, после ужина, Антон отправился домой, в свою холостяцкую квартиру. Своих детей он не завёл. То с девушками не клеилось, то, казалось, и не хотелось, чтоб клеилось. Да и собственных детей он, казалось, не хотел. Мерно шагая по пустеющим улочкам спального района, Антон задумался. Действительно задумался, попытался уцепиться за разорванные обрывки памяти, выцедить оттуда хоть что-то стоящее.
Антон был уверен, что у него не получится быть хорошим отцом. Мысль снова прыгнула к рыжей кареглазой кошке, образ которой был очень знаком. Антон вспомнил белочку на конфете. Она нарисовалась в его памяти блёклыми, царапающими бумагу карандашами, и вот-вот хотела стереться. Он вспомнил светловолосую, быстро постаревшую женщину, с тёплыми руками и вкуснопахнущими волосами. А ещё он вспомнил её глаза, холодные, строго глядящие. И на душе сразу стало как-то вязко и горько. Чувство обиды, злости, даже ненависти смешались с детской, наивной, безоговорочной любовью. Пусть Антон давно считал своей матерью другую женщину, и этот светловолосый образ крайне редко приходил в его сознание, но по-прежнему каждый раз приход его сопровождался неминуемыми самокопаниями и рассуждениями. А ещё трепетом и ожиданием.
Перед глазами ясно встала картинка, где Антон, стоя у окна детского приюта, вырисовывает на запотевшем стекле снежинки, ёлку и маму. Один. Вспомнил, как каждый раз рыдал над тарелкой с пюре, и, несмотря на падающие на них слёзы, съедал всё до последней ложки. И помнил Антон, как он засыпал среди многих детских кроваток, свернувшись калачиком и бубня себе под нос сказки. Вспомнил торт на своём последнем детском дне рождении в форме ёжика, и маму, которая рыдала в соседней комнате. Маму, которая не хотела, чтобы он родился.
Но тут горестные фрагменты памяти из прошлой жизни сменились новыми: он увидел своих новых родителей. Они его хотели. Они его ждали. Они его воспитали. Дали любовь, заботу, сестру. Всё, чего Антон добился, было благодаря этим двум старичкам. И Антон понимал, что ему очень повезло. Его сверстникам, с которыми он попал в детский дом, повезло намного меньше. Но об этом думать не хотелось. Антону просто повезло. Просто один удачный случай из тысячи, из миллиона.
Антон понял, почему он боится иметь детей. Некоторые старые раны не заживают, а лишь начинают гноиться со временем, обрастая по краям вонючей грязной коркой. И, лёжа уже в своей квартире, посреди ночи, в одиночестве, Антон не мог подвести какой-то итог. Он рад, что у него есть родители, но ему очень больно было потерять родную мать. Он рад, что появились люди, которые его любят, но ему жаль, что его родная мать его не хотела. Он рад, что родился у той светловолосой женщины с холодными голубыми глазами, и не рад этому одновременно. Он до сих пор и любит её и ненавидит за всё то, что она сделала и за что не сделала. Всё было бы по-другому, если бы его приёмные родители были его родными. Всё было бы по-другому, если бы родная мать его любила. Если бы она не осталась одна, если бы она была старше. Если бы… Антон долго думал. И в итоге мысли его пришли к одному знаменателю.
— Хорошо, что ты умерла. У меня появился шанс на новую жизнь. И жаль мне, что память тянет меня вниз, не даёт жить так, как я хотел бы. Было много вариантов «если бы», но жизнь сложилась так, как она сложилась. И теперь ты умудрилась испортить жизнь и себе, разлетевшись по асфальту, и мне. Даже в моей теперешней жизни с дорогой и любящей семьёй, ты умудрилась влезть и всё мне испортить. Даже при том, что тебя нет. У меня никогда не будет жены и детей, потому что я просто до сих пор боюсь тебя. Боюсь стать тобой. Я боюсь сломать жизнь своим детям. Хорошо, что ты умерла. И плохо, что жизнь не сложилась с самого начала чуть-чуть иначе.
Антон умер в возрасте, когда волосы уже полностью седеют, а ходить даже с палочкой очень тяжело. Вокруг его могилы собралось много людей. И никто из них не был связан с ним кровью. Высокая смуглая девушка, держа за руку свою сгорбленную мать, рыдала навзрыд. Брюнетка очень любила своего покойного дядю. Сестра припала к мёртвому телу, уронила тяжёлую голову на руки и тихо зарыдала. Провожали покойного с огромным уважением и любовью. До конца жизни у Антона так и не появилось детей. Но узы, которые соединяли всех присутствующих, были гораздо сильнее, чем сила крови.
И много смыслов можно было бы выдвинуть в конце этой истории. Можно было бы сказать, что одна поломанная жизнь ведёт к поломке жизней других. Или сказать, что семья – это те, кто тебя любят. Но жизнь так сложна и многогранна, что порой из одной истории просто нельзя вынести какую-то одну мысль. Всё взаимосвязано. И чтобы связи эти не гнили, не превращались в труху, думаю, нужно стараться делать людей вокруг счастливыми. Думать не только о чести, но и о чувствах других. Думать не только о долге, но и о собственных возможностях. Думать не только о смерти, но и искать выход в жизни. Искать семью не по крови, а по духу. И ещё много-много чего. Антон много думал об этом перед смертью. И скажу вам по секрету, что умер он счастливым.
Источник: istoriipro.ru
